Сейчас ходит Олег — он, наоборот, молодой: сама бы с ним замутила, но это странно… отбивать парня у матери… — Ева поднимает кулак. — Вот, уже пятеро. Были и другие, но я уже не помню…

Ничего себе!

— А как же любовь? — говорю я тупо.

Ева усмехается:

— Без любви прожить можно, а без мужчины — никуда. Надо уметь хорошо устроиться. Найти такого, чтоб за ним — как за каменной стеной. Чтоб решал все твои проблемы.

— Это ты сама так думаешь или мама сказала?

— Сама! И мать тоже. Разве она неправа?

— Неправа, — подаёт голос Полина.

— Твоя считает иначе?

— Моя мне не указ, — огрызается Полина. — У меня своя голова на плечах есть. Не надо ни на кого надеяться. Особенно на мужчин. Надо получить образование, найти хорошую работу… Чтоб ни от кого не зависеть.

— Ну и глупо, — фыркает Ева. — А как же мужские дела? Розетку починить или гвоздь забить?

— Ха! — фыркает в ответ Полина. — У тебя дома что, розетки каждый день ломаются?

— Было как-то дело… Год назад.

— И кто чинил?

— Ну… — Ева морщит лоб. — Вроде бы мастер. По объявлению нашли.

— Так в чём проблема? Зачем держать дома мужчину, если можно раз в год вызвать мастера и заплатить ему? Это же нерационально! Всё равно что купить дрель, чтобы раз в пять лет просверлить в стене одну дырочку!

— Дрель, говоришь? — усмехается Ева. — А кто тебя обнимет и поцелует — дрель? И всё остальное, кхе-кхе, тоже будешь с дрелью делать?

— Всё остальное, — свысока сообщает Полина, — куда безопаснее делать самой, чем с парнями, которые думают не головой, а этим самым местом.

— А жить с кем будешь? С сорока кошками?

— А хоть бы и с кошками. Только не с мужчиной. — Полина упирает руки в бока. — У вас глаза где — на затылке, что ли? Ну так разуйте их! Посмотрите хотя бы на свои семьи. Кому из нас повезло с отцами? Ева, что скажешь? Довольна своим папой?

Ева хмурится и кусает губы.

— Не особо, — наконец признаётся она. — С матерью как развёлся — и пропал. Не пишет, не звонит. Только в день рождения кидает денег. Провались они, эти деньги, лучше бы в гости зашёл. Или хоть спросил, как дела. Я как-то сама позвонила, говорю: «Папуль, как ты? Давай встретимся?» — а он мне: «Зачем?» А однажды на улице встретил со своей новой женой — и сделал вид, что меня не заметил. Девочки! Вы не представляете, мне так было обидно! Я знаю: у него там другая дочь появилась. А потом сын. А до меня и дела нет.

— Ну вот! — Полина криво улыбается. — Отец-огурец. Развёлся с женой — и с дочкой заодно. Обзавидоваться просто, а? Мой тоже не сахар. Не человек, а паразит. Вы прикиньте, ему если суп поставить и ложку не дать — так он и есть не будет! Ещё и скандал закатит. Мама приучила, а он на шею сел и ножки свесил. Я ему раз сказала, что в прислуги не нанималась, так он мне суп за шиворот вылил. Нормально, да? Спасибо бы хоть раз сказал — только морду кривит. А недавно наорал на меня — знаете, из-за чего? Нашёл в ванной мою прокладку!

— У-у-у! — Ева округляет глаза. — Использованную, что ли?

— Нет, в том-то и дело! Обычную, в упаковке. И поднял ор выше гор. «Это что ещё такое, ни стыда ни совести, убери немедленно, а если брат увидит?» Ну увидит, и что? Узнает, что я девушка! Ха! Вот это шок! У Полины есть вагина! И оттуда течёт кровь!

— У меня тоже такое было, — подхватывает Ева. — Только я всё сделала нарочно. Пошла на концерт и напихала в сумку прокладок, а сверху ещё и тампонами припорошила. Охранник остановил: «Покажите, что там у вас…» Полез и такой — «ой», отдёрнулся, как будто я гадюку принесла. Говорит: «Проходите», а у самого глаза так и бегают.

— Прокладочная сила! — подхватывает довольная Полина. — А если бы ты сказала: «У меня месячные» — он бы сквозь стену просочился и свалил, лишь бы рядом не стоять.

Они хохочут, а мне совсем не весело. Я чувствую себя вулканом, внутри всё громыхает и клокочет, ещё чуть-чуть — и извергнется. И, словно в ответ моему клокотанию, из-за стены доносятся приглушённые крики. Ева поджимает губы:

— Снова в пятой скандалят.

Стены — как из бумаги. Даже подслушивать не надо: слышно всё до словечка:

«Почему опять тройка? А? Почему?»

«Папочка…»

«Носом не верти, прямо стой! Идиотка тупорылая!»

— Может, пожаловаться куда-нибудь? — нерешительно говорит Полина.

— Куда? — Ева разводит руками. — И смысл? Мама говорит: не лезь. Типа чужая семья — чужое дело.

— Ещё кому-то повезло с папашей, — подытоживает Полина.

— Не все отцы такие, — говорю я зло. — Не надо обобщать! У меня был прекрасный отец. Получше ваших!

— Был? Куда ж он подевался? — скептически говорит Полина.

— Умер. А если б не умер — у нас была бы прекрасная семья! Он любил маму, любил меня, носил меня на руках! Звал меня коростель…

— Это что такое? — фыркает Ева. — От слова «короста», что ли?

— Дура! — вспыхиваю я. — Это птица такая. При чём тут короста?

— Ну, просто звучит похоже… — бормочет Ева. — Не кипятись. Что за птица?

— Ходит пешком. Не любит летать. — На меня внезапно наваливается усталость. Я ничего не хочу объяснять.

Полина дёргает плечом:

— Если мама рассказывает только хорошее — это не значит, что плохого не было. Удобно гордиться мёртвым отцом! Он-то новых дочерей не наплодит. Суп за шиворот не выльет. С чего ты взяла, что он был бы лучше наших?

Да как она смеет!

— Полина! — негодующе говорит Ева. — Зачем ты так?

— Если твой отец — дерьмо, это не значит, что все такие! — ору я. — Тебе так трудно поверить, что на свете есть нормальные мужчины? Всех под одну гребёнку!..

— Что ты так нервничаешь, Катя, если ты права? — орёт Полина в ответ. — Хочешь верить в идеального отца? Пожалуйста. Да хоть нимб ему нарисуй! Хочешь облизывать своего Антошу с ног до головы? На здоровье!

— Я его не облизываю! А ты! Ты!..

— Девочки! Да перестаньте вы! Катя!

Я больше не Катя, я вулкан Попокатепетль. И чтобы не взорваться и не залить смертоносной лавой весь мир, я вскакиваю и рычу:

— Я ухожу! Провожать не надо!

Хватаю куртку, выскакиваю на лестничную площадку и прижимаюсь горячим лбом к железной двери квартиры номер пять.

— Ещё и мусор протух! Дрянь, паршивка! А ну шевелись! Быстрей, корова!

Подстёгнутая внезапным страхом, вылетаю из подъезда, как пепел из жерла вулкана. Снаружи серость, погань и морось. Меня пробирает дрожь. Я сую руки в карманы куртки, растопыривая локти. Эх, перчатки бы сейчас… Ба с утра предлагала — а я не взяла. Теперь жалею. Но ей ни за что не скажу! Ненавижу с ней соглашаться, даже если она права!

Меня обгоняет девчонка с мусорным ведром. Она шмыгает и горбится, шлёпает по лужам грязными кроссовками, и ветер полощет её чёрные волосы.

Я узнаю её.

Я делаю вид, что не узнала.

Вечером я показываю маме свои фотки. Вначале я обиделась на неё из-за Пушкина и решила, что вообще никогда больше с ней не заговорю, но потом не выдержала. Мама оценила. Особенно фотку с краеведческим музеем.

— Вот эта очень удачная. А если бы ты отошла на пару шагов и присела — было бы ещё лучше. Видишь? Ракурс поменяется.

— Не думала, что ты разбираешься в фотографии, — бормочу я. Мама выпрямляется:

— Почему это?

— Папины снимки я видела. Они классные. А твоих там ни одного не было.

— Ну… — Мама усмехается. — Кое-что я тоже знаю.

— А-а. Тебя папа научил?

— Мне надо работать, — говорит она вместо ответа. — Отличная серия. Продолжай.

Раскрывает ноутбук. Кажется, обиделась. На что — совершенно непонятно. Ну и ладно. Схожу к краеведческому музею и переделаю снимок. Посмотрим, что получится.

Перед сном я смотрю на огни ночного города и болтаю с Антоном. Он позвонил мне, и мы протрепались целый вечер. Потом ба застучала мне в дверь, я нырнула под одеяло, и мы продолжили переписываться. Обиды растаяли, как снег на сковородке. Хотя пара снежинок всё же осталась.